— Из текста письма, — сказал Штапер, призывая собравшихся к вниманию, — можно сделать, как минимум, два вывода. Первое: сами прорывы не воспринимались тогда событиями, представляющими большую опасность. Мало того, они как бы вытирались из памяти, и, боюсь, Григорий Сергеевич Ставицкий, ставший для нас ценным свидетелем, в дальнейшем забыл и о черновике письма, и о его сути. В крайнем же случае, произошедшее объявлялось местным феноменом, как в Торжоеве пятнадцатью годами позже. Второе: прорывы того времени не имели сегодняшней интенсивности и были крайне нерегулярны. Если, опять же, мы не имеем дело с сознательным замалчиванием информации со стороны властей.
— Не имеем, — сказал шеф.
— Но изъятые номера «Народного проспекта» и «Путевого»…
— Коля, мы это уже обсуждали. Дела далекой старины должны волновать нас в последнюю очередь.
— Тем не менее, — не унимался Штапер, — у меня есть основания…
Шеф сморщился.
— Коля, вот скажи. У тебя случилось помутнение. Во время этого помутнения ты написал статью о том, как доить стрекоз и получать стрекозиное молоко в промышленных масштабах.
— Почему стрекоз? — удивился Штапер.
— Не важно, — раздраженно сказал шеф. — Статья о дойке стрекоз. Не хочешь стрекоз, значит, о дойке «божьих коровок». Только наутро ты просыпаешься с жуткой головной болью и видишь, что разослал статью не только по внутренней сети мне, Солохину и, например, Гриммару, но и в издания вроде «Вестника животноводства» и «Новых технологий». Причем, масштаб помутнения встает перед тобой во весь рост, так сказать, с первых строчек… Твои действия, Коля?
— Ну…
Доктор на несколько секунд ушел взглядом в себя.
— Тут и думать нечего, — нетерпеливо сказал шеф. — Ты любым способом захочешь, чтобы тот бред, что ты написал, в изданиях ни коим образом не появился. А мне и Солоухину…
— И мне, — сказал Камил.
— Да, и Гриммару, — кивнул шеф. — Всем нам ты будешь слать слезные сообщения, чтобы мы удалили, посланное тобой, не читая. Не заглядывая. Не окидывая даже одним глазком. И я вполне допускаю, что с номерами «Народного проспекта» и «Путевого» вышла такая же оказия. Кроме того, основательно мы взялись за прорывы где-то полвека назад. Было бы кому и что прятать.
Штапер всплеснул руками.
— Хорошо, хорошо, Марк, здесь ты меня уел, — он поморщился. — Я могу продолжить?
— Пожалуйста.
Собираясь с мыслями, доктор пролистнул несколько изображений на экране. Докладные записки почти вековой давности сменили друг друга, потом мелькнул нарисованный от руки график.
— Итак, — сказал Штапер, останавливаясь на таблице, где напротив столбца с годом стояло количество прорывов, — я собрал статистику. Государственное статистическое бюро стало фиксировать прорывы лишь девяносто два года назад, поэтому те случаи, что были раньше, в моей таблице идут общим числом. Они в самом верху. Видите? Грубо говоря, за сорок пять лет после Ставицкого документально подтверждены восемь прорывов. То есть, по одному прорыву приходится на каждые пять с лишним лет. Ниже идут уже официальные цифры, и там, где не было прорывов, я просто опускал год. Что получается? Мы видим, что частота прорывов медленно растет. И есть всплески, где случаи происходят по одному, по два в год. Это восемнадцатый и девятнадцатый годы прошлого столетия, а также вся первая половина сороковых. С чем это связано, до сих пор неизвестно. Но об этом позже.
Последний всплеск — конец восьмидесятых, начало девяностых годов. Здесь мы поймали целых три прорыва за один год, если помните.
— Мне было семь, — сказал Пепельников.
— Мне было одиннадцать, — сказал Купнич. — Два прорыва, кажется, шли один за другим. Тогда накрыло Кряжин, а мы находились в пятнадцати километрах. Кроме забитых трасс, ничего не помню.
— Молодежь, — вздохнул шеф. — Это было время Липмана и Сорокина. Вам до них еще расти и расти.
— В конце февраля, — сказал Штапер, — прорыв случился в Раве Великой, попали в него две тысячи человек, и только он был локализован, как грянул Кряжин. Это был один из самых тяжелых по жертвам прорывов. Густонаселенный район. Семьсот восемьдесят пять человек погибли, трем тысячам четыремстам понадобилась длительная реабилитация. И еще: прорыв держался около трех дней, шестьдесят девять часов, если быть точным. После этого исследования по локации и купированию прорывов были форсированы. Группа Тишковского-Пека вышла на теоретическое обоснование энергетических выбросов из параллельного мира, была построена математическая модель и разработан инструментарий по определению и фиксации прорывных каналов, одновременно группы Жумагулова-Троббета и Лескова-Гройфа-Туманова занимались возможностью подключения к этим каналам, управления ими или же операций по их схлопыванию.
Доктор вывел на экран видеофрагмент, где десяток людей в белых комбинезонах с радостными криками скакали между столами на фоне экранов с пляшущими цветными диаграммами. Смотреть на это без улыбки было нельзя. Взрослые дети!
— Ну, это-то зачем? — фыркнул шеф, молодой двойник которого мелькнул в кадре.
— Это так, — сказал Штапер. — Это уже наш прорыв. Когда группе Жумагулова-Троббета удалось открыть, что сопутствующие всплеску энергетические каналы можно использовать для ответного воздействия. Так как личности, индуцирующие прорыв в параллельной реальности, нами устанавливались с точностью в девяносто девять и девять десятых процента, появилось предложение об их нейтрализации. Технологию переноса испытывали пять лет.
Новичок поднял руку.
— Да, Алексей, — сказал шеф. — Вопрос?
— Да.
Шелест встал.
— Это не обязательно, — сказал шеф. — Можешь сидя.
— Вопрос такой, — сказал Шелест, оглядев нас по очереди. — Получается, что мы действуем, когда все уже случилось. Возможно ли воздействие на параллельный мир превентивно?
Штапер кивнул.
— Хороший вопрос. Отвечаю, — он погасил экран. — Нет, воздействие невозможно. Пока ни место, ни примерная дата очередного прорыва даже не прогнозируемы, хотя, по статистике, мы и видим все увеличивающуюся частоту всплесков. Сто лет назад прорывы случались, если грубо округлять, раз в пять лет, и сейчас мы медленно приближаемся к ситуации, когда прорывы происходят с периодичностью до трех раз в год. С чем это связано, нам опять же неизвестно. Возможно, это связано с планетарными механизмами, возможно, наши миры вошли в зону плотного взаимодействия. Есть предположение, что это процесс циклический, и в какой-то временной промежуток частота всплесков растет, а затем падает. В любом случае, мы пока не имеем возможности самостоятельно даже заглянуть в параллельный мир. Поэтому и сама природа прорывов нам пока не понятна.
— А там? — спросил Шелест.
— В смысле? — поднял голову доктор.
— Там люди понимают, что делают?
— У нас нет полной информации, — сказал шеф.
— По-разному, — сказал Купнич.
— Прорыв формируют пять человек, — сказал Камил, сцепляя пальцы. — Никакой связи между ними, кроме того, что они находятся в пятикилометровом, десятикилометровом радиусе, замечено не было. В большинстве случаев люди из пятерки даже не знакомы. Просто срабатывает неясный нам триггер, и происходит всплеск. Возможно, они даже не понимают, что являются передатчиками негативной энергии.
— Но вы же не знаете, оказывалось ли на них до этого внешнее воздействие, — возразил Шелест. — Может их перед прорывом долго готовили.
— Вряд ли, — сказал Камил.
— Мы многого не знаем, — проронил Боркони.
Шелест усмехнулся.
— Конечно! Я же говорю, что получается, что мы машем кулаками после драки. Прорыв случился, мы его локализовали и давай людей в параллельном мире изводить.
Лицо шефа потемнело.
— Мы не изводим, Алексей, — пророкотал он, — мы нейтрализуем. — Он свел брови. — Или вы предлагаете ничего не делать? В «Ромашках» на сегодняшний день сто девятнадцать человек погибли, а четыреста семьдесят получили тяжелые психотравмы. И прорыв еще считается активным, хотя эмофон почти пришел в норму. По-вашему, тех пять человек, что вольно или невольно явились его родителями, передатчиками, линзами некой фокусировки нам надо простить и пожалеть? Потенциально они могут быть способны на повторное воздействие, так слава богу, что у нас есть возможность это воздействие предотвратить. Или что вы нам предлагаете?
